Forum: Музыка Андрея Мисина

Очень трудно облекать в слова боль от потери дорогих людей. Мы дружили с Сережей с 1990-го. Только сейчас, по прошествии двух лет после его ухода, я начинаю понимать, что Сережи больше нет и что уже никогда нельзя будет ему ни позвонить, ни написать, ни ночь напролет проговорить на кухне в Олимпийской деревне после его плутоватого: «А кто не хочет чаю?..»

Он был человеком-ангелом, легко умевшим утешать, успокаивать чужое горе...

С ним было тепло и уютно…

Он писал смешные хулиганские письма…

А после того, как однажды вместе с Сережей маленьким месяц прогостил в деревне у моих теток, меня потом долго одолевали деревенские старушки – вопросами, когда же, наконец, Сережа большой приедет снова? Он очаровал всех их до единой…

Но при этом он был очень одиноким. Всегда. Как бывают одиноки только высокие души.

Сережа ненавидел интервью. Мне удалось уговорить его на подобный подвиг лишь однажды, в самом начале нашего знакомства, когда мы были еще на «вы», а потом я даже и не пыталась – зачем мучить человека?..

Вот оно, то старое интервью (с небольшими сокращениями – оставила только вопросы и ответы), опубликованное в нижегородской газете «Ленинская смена» 15 ноября 1990 года.

Скрытый текст

ТИГРЫ ДОЛЖНЫ ГУЛЯТЬ…

- Сергей, давайте попробуем рассказать сказку. Чур, я начну!.. «Жил-был такой Патрушев. Жил себе, не тужил. И вдруг…»

- Знаете, а действительно – «вдруг». В школе по русскому языку у меня были «двойки» и поэзию я не любил. По остальным предметам тоже имел «тройки» и «двойки», как все великие люди. И учителя говорили маме: «Вот даже из этого (называлась фамилия моего одноклассника) рабочий получится, а из вашего – ни-че-го не получится!»

Но, как ни странно, потом я увлекся русским языком. И всерьез. Мне было стыдно, потому что стали приходить друзья и, как мэтру, показывать свои стихи: вот, мол, почитай. И когда я впервые увидел, как это безграмотно, с ошибками написано, то подумал: «Господи, а ведь и я так выгляжу!» Не скажу, что сейчас я такой уж гоголь-моголь в языке, но кое-что знаю.

Началось же все с того, что я влюбился. Как многие в 16 лет. Она меня не замечала…

- Вы страдали…

- Ужа-а-асно! И то свое состояние помню до сих пор, испытывая от этого огромное удовольствие: какой силы было чувство! О Ней и написал первые стихи.

- Так начались этапы большого пути.

- И на первом этапе я подражал Высоцкому. Играл на семиструнной гитаре, смотрел в театре все его спектакли, знал все его песни, и мои первые стихи выливались в нечто подобное. Тоненьким голоском я пытался хрипеть, и никто, кроме Высоцкого, очень долгое время меня не трогал. Ни Beatles, ни Deep Purple, ни Led Zeppelin.

Тогда я ходил в авиамодельный кружок и считал, что это дело всей моей жизни. Кружок был в подвале старого дома, стены там были толстые, и однажды в подвале появились барабаны. Не знаю, почему, но я за них сел и принялся долбить. Мог долбить сутками. Никто мне не мешал, условия были идеальные. Я покупал три батона по 28 копеек, запивал их водичкой – и играл себе. До одурения.

В итоге стал барабанщиком группы «Флаттер» Московского авиационного института, который, кстати, является кузницей кадров нашего искусства. Из его стен вышли Майя Кристалинская, Эдуард Успенский, Михаил Задорнов и другие известные ныне миру люди.

- То есть «Флаттер» - второй важный этап в вашем творческом становлении. Остановимся на нем подробнее?

- В переводе с английского «flutter» означает разрушение от автоколебаний: когда самолет превышает определенную скорость, он разрушается. И мы изо всех сил старались соответствовать этому крутому названию. Играли Deep Purple, Grand Funk. Как все тогда. По-моему, хорошо играли. Во всяком случае, на нас ходили. И мы ходили на сейшена: это было время «Рубиновой атаки», «Високосного лета», «Машины времени».

Но Андрей Макаревич уже тогда пел по-русски, а нам это довольно долгое время было неинтересно.

- Но потом лавры «МВ» стали не давать вам покоя?

- Нет, мы не были тщеславными людьми. И на концерты всегда ездили с большой неохотой. Нам просто нравилось собираться вместе и играть в свое удовольствие. И тексты мы тоже писали все, но я, наверное, оказался усидчивее других. А может быть, меня просто было легче заставить это делать.

Позже, когда начались «женитьбы бальзаминовых» и группа развалилась, я еще очень долго держался. Один записывался, играли на гитарах, на барабанах. Страшно горел этим. Но закончил институт, попал в НИИ и стал остывать-остывать… Увлекся «андроповкой» - чем еще в НИИ увлекаться?..

- И наступило долгое затишье?

- Не долгое. Вскоре я, как под локомотив, попал под ВэЛэКэСэМэ – в гостиницу «Орленок», хотя комсомольцем не был никогда. Числился инженером сцены. Но мне до сих пор непонятно: что же я там все-таки делал?..
Зато в «Орленке» сложилась некая музыкальная среда, представители которой выпускали какие-то альбомы. Подпольные, как их сейчас называют. Мне постоянно предлагали писать тексты. Я писал. Говорили, что получалось. Но я сам никогда ничего из этого не слышал, потому что не хотелось слушать.

- Тексты писались левой ногой, что ли?

- Нет, я всегда писал правой. И рукой. Это обязательно нужно упомянуть, что я – правша. Старался изо всех сил. Но музыка и сам этот жанр – попса в квадрате – мне были совершенно неинтересны. Чаще всего «сотрудничество» происходило по телефону, я даже не знал своих заказчиков в лицо. И хотя старался, но старался именно в рамках жанра и никуда из него не выскакивал. Может быть, этим-то и приглянулся.

- Ну и как высоко оценивалась работа поэта-песенника в дензнаках?

- А никак! Я очень долго этим не зарабатывал. Когда мне надоело быть инженером и слоняться по конторам, я ушел в свободный полет. Устроился грузчиком в одну из наших известных групп и поехал с ними на юг. Но они нехорошо обращались с обслуживающим персоналом – просто как с собаками. И я их бросил.

Потом мне не выслали из Грозненской филармонии трудовую книжку, и я был тунеядцем. Настоящим таким, матерым. Даже попал на комиссию по распределению трудовой силы. Пришел, мне говорят: «А-а-а, ну вот и ты! Сколько, полгода не работал? На цементный завод!» А цементный завод – я знал, что такое. Здесь полгода покрутился – и на кладбище. В общем, стал я дворником. В самую жуткую осенне-зимнюю пору. И, конечно, приобрел профессиональную дворницкую болезнь. Но мне тогда было уже все равно, и я устроился диспетчером в ДЭЗ. Там проработал то ли два, то ли три года, уже не помню. В конце концов, мне все это надоело, и в 1988 году я стал поэтом-песенником. И с тех пор с гордостью ношу это имя!

- Вы это серьезно?

- А почему бы и нет? В принципе, это ведь ремесло очень нелегкое. Естественно, устаешь не как у станка, но времени и сил уходит много. По три-четыре часа, что называется, без отрыва от производства. А потом тебе говорят: «Старик, это же совсем не то!» Ты спрашиваешь: «А что – то?» «Ну, брат, ты сам должен знать…»
Я бы сказал, что поэт-песенник, если смотреть объективно, во многом делает лицо группы.

- У вас много заказчиков?

- Мало. Я за ними не гоняюсь, и они появляются, когда это нужно. Думаю, и хорошо. Если бы у меня всегда были деньги, я бы много ел и был толстым и больным. А так я хоть и не худой, но – здоровый!

Ну а если серьезно, то я иногда просто-напросто отказываюсь от работы. Даже если нет денег. Потому что, как правило, все хотят одного и того же, такой суповой набор: луна, ночь, свет, тьма, волна обязательно… А в последнее время некоторые еще добавляют: «Ну и Бога туда приделай!» Или просят: «Напиши мне, как у Мисина». Я говорю: «У тебя музыка другая». Им почему-то кажется, что если я напишу «как у Мисина», то будет очень круто. А круто не бывает, потому что какая музыка – такие и стихи.

- Сергей, а как вы с Андреем Мисиным познакомились?

- Случайно. Я тогда был еще дворником, а он (думаю, Андрей не обидится, если я так скажу) – музыкальным дворником. То есть встретились два дворника. И что-то начало получаться. Причем совершенно не то, что сейчас получается. Как сам Андрей говорит, точкой отсчета в его творчестве, после которой он стал нащупывать что-то в себе, был Имантс Зиедонис, «Чужой». Но мне его музыка всегда нравилась: и до этапа «чужизма», и после. Во всяком случае, Андрей – единственный человек, для которого я пишу даром. Хотя не могу сказать, что мы с ним друзья до гроба. Но мне доставляет эстетическое наслаждение писать на его музыку.

- Многочисленные стихи и проза, которые вы никогда не пытались опубликовать в печати, это что – литература для себя, для друзей?

- Честно говоря, я никогда не думал об этом как о литературе. Наверное, я просто очень говорливый человек, а жизнь как-то так складывается, что поговорить-то в общем было и не с кем. Не потому, что все вокруг дураки, а я один такой умный. Но как-то так судьба поворачивала, что чаще всего я разговаривал именно с самим собой.
Кроме того, когда формулируешь что-то на бумаге, больше понимаешь. Мы ведь внутри себя почти никогда ничего формулировать не пытаемся. Фьють! – мысль пронеслась, а мы даже не даем себе труда оформить ее в слово или образ. Бумага позволяет это сделать. Хотя никакого удовольствия это и не приносит. Скорее, смахивает на род некоего мазохизма или на дурную привычку. Как курение, например. Куришь – приятно, но от никотина, который в сигарете, портится здоровье. Так и стихи – это сигарета, а то, что внутри них, это никотин. Писать стихи одновременно и приятно, и вредно.

- Мне кажется, что вам просто-напросто страшно от сознания, что вы, наконец, решились показать публике свои стихи (в этом номере «ЛС» впервые были опубликованы стихи Сережи, которые он писал не на музыку и не на заказ – В.З.).

- Страшно. Но, в конце концов, что тут скрывать-то?! Да, тиграм надо гулять. И я это делаю.

Вера ЗВЕЗДОВА.

Форум » Текстовик Сергей Патрушев » ТИГРЫ ДОЛЖНЫ ГУЛЯТЬ…
	перенос